Противопоставление патриархальной русской Москвы европейскому Петербургу в куплетах К. Аксакова было окрашено в славянофильские тона. Это и вызвало насмешку Верстовского. Не менее интересно сообщение Верстовского о постановке другой пьесы К. Аксакова — «Освобождение Москвы в 1612 г.», снятой после первого же представления в 1850 году.
«Драма сия сочинения молодого Аксакова, того самого, который так долго и так упорно носил бороду и ходил в российском кафтане, и оставившего недавно университет… Драма сия лишена всякого интереса: без завязки, без героя пьесы — одним словом, какая-то летопись в лицах». Указав на бледность изображения Ляпунова и Пожарского (последний «выведен какой-то бабой, ханжей, лишенной даже исторического интереса»), иронически отметив недостатки построения («частые перемены и переносы действия чисто шекспировские — пяти минут не посидят на месте»), неумение изобразить народные сцены (народ «беспрестанно сходится, пошумит и разойдется»), Верстовский мимоходом упоминает и об идейном содержании пьесы, вызвавшем ее запрещение: «Раек похлопал некоторым выходкам Ляпунова противу бояр, которые отрастили себе брюхо и не хотят помочь земледельцу пахать землю».
В другом письме Верстовский сообщает, что его вызвал генерал-губернатор Закревский и запретил представления пьесы. «Граф находит много чего-то возмутительного, принадлежащего к идеям коммунизма». «Едва ли граф не делал выписки [из пьесы] для отправления к гр. Орлову», то есть шефу жандармов. Конечно, никаких «идей коммунизма» в драме нет. Она представляла собой славянофильскую апологию земщины, осуждение корыстолюбия бояр, забывших о крестьянах, прославление исконных добродетелей русского народа — покорности власти, преданности религии, и в конечном счете утверждала нехитрую мысль о том, что общественные различия не существенны, ибо «все русские люди — братья». Если для А. Н. Верстовского в молодости родственным был кружок С. Г. Аксакова и М. Н. Загоскина, то позднее ему оказались ближе фольклорист и сказочник В. И. Даль и особенно А. Ф. Вельтман. Верстовский, как мы знаем, сочинил оперу по мотивам далевской «Ночи на распутье». Он не мог не сочувствовать интересу Даля к народной жизни и быту, изучению славянского фольклора, этнографии, мифологии. Мы имеем в виду, конечно, не физиологические очерки Даля, написанные в духе «натуральной школы», а его сказки, предания, бывальщины, воскрешающие образы седой старины.
Несомненно, еще родственнее было для Верстовского творчество Вельтмана- художника, причудливо сочетавшего образы славянской старины с современностью, а современность — с фантастикой и сказочностью. В. Г. Белинский писал, что романы Вельтмана «народны в том смысле, что дружны с духом народных сказок, покрыты колоритом славянской древности». «Более всего нам нравится его взгляд на древнюю Русь: этот взгляд чисто сказочный и самый верный…» Отсутствие реальных данных о быте, нравах, мировоззрении обитателей древней Руси открывало простор фантазии художника.